Сон разорвался на самом рассвете, когда по холодным щекам пробежались горячие слёзы. Сон ушёл, как уходит неблагодарный муж, оставив после себя пустоту. И дыхание - горячее, живое - застывало на губах, тая в холодном воздухе чужого дома прозрачными облачками. Она проснулась, слыша, как закрывается дверь, и безучастно проследила, как угасают в тишине невесомые шаги. Снаружи, в черноте между мирами, вездесущий ветер рвал на лепестки любовно посаженные розы, которые не успели даже раскрыться.
Другим нравилось её имя, нравилась её сила, нравилась её власть. Где-то там, в саду, где умирали её нерождённые дети, ветер хрипел имя - шептал "Фре", хрипел "Де" и задыхался на "Рика", угасая. Где-то в других мирах прятались ведьмы, которых даже этот шёпот сводил с ума. Где-то недалеко прочь уходила та, от которой этого имени было не добиться, не допроситься, не выклянчить.
Она поднялась, прижимая одеяло к неразвитой груди, прикрываясь от собственных тревог. Всего-то несколько лет без игр, без всплеска адреналина и безумного счастья - а в коже уже восковая желтизна. А в зазеркалье будет молча истерить самая обычная девчонка с синими-синими глазами. По эту сторону зеркала на её истерику будут смотреть две синих пустых помойных ямы.
Вырвавшись из ада логической ошибки, первые четыре дня она молча сидела в углу, подогнув под себя худые ноги и обнимая саму себя за плечи, ещё не веря, что всё закончилось, а она теперь человек. Где-то за стенами билась в рыданиях хрупкая фигурка, цепляясь за подушку, как ребёнок за материнскую грудь. Лямбдадельта рыдала, как и положено невесте перед свадьбой.
Обручиться через ад, как оказалось, просто.
Дьявольские слуги бесновались в их мире, вытаптывая розы и сжигая лепестки, поедая добычу, которую кто-то милостиво притащил из мира людей. Дьявольские слуги были завершением свадебного обряда, пока наверху, в комнате с фальшивыми витражами, белокурая головка искала утешения на чужой груди, и не находила его. Потому что синие глаза смотрели на неё лишь оценивающе-спокойно. В ответ слезам белокурой ведьмы - стиснутые до синяков запястья и лопатки, прижатые к кровати. И ни одного счастливого стона в ответ её ласкам, которые сначала грубо прерывали, а потом и вовсе отпала нужда в изломанных попытках расшевелить ведьму с прекрасными синими глазами.
Фигурка в одеяле, с телом человека и душой кошки - она скользит по своему миру, безразлично разглядывая витражи, за которыми нет окон, и кровать, в которой нет покоя. В душе, истерзанной бесконечным отсчётом лет, слышен плач умирающих снаружи роз. Лето снова перенесено на завтра. Печально...
Из груди вырывается имя - хриплое "Эри", почти неслышное "Ка". Эрика хороша, она молчаливо-покорна и даёт уложить себя в кровать, роняя с прикроватного столика чашку ценой в несколько садов красивых роз. Эрика делает всё, что не может сделать Лямбдадельта - целует ступни и колени хозяйки, не истеря и не болтая почём зря. Успокаивает своё неудачное отражение-оригинал изнутри, по миллиметру снимая напряжение с фарфоровой кожи, не обращая внимания на острые холмики грудей - это принадлежит красноглазой ведьме в смешной детской одежде. Эрика знает своё место.
Через час Фурудо уже отправлена за чаем, прикрывая узкой ладонью щеку, награждённую оплеухой - за разбитый фарфор. Возвращается с исколотыми пальцами и застрявшим кроваво-красным лепестком в волосах. И с чашкой сливового чая, что по триста йен банка...
Не сдержавшись, Фредерика выдергивает у неё из волос кровавый лепесток и забирает чашку, сжимая её в мокрых пальцах. В ответ - едва заметно дёрнувшиеся кулаки и острые упрямые плечи. Бунт тоже отложен на завтра, вместе с летом, что никак не может наступить.
А, значит, и смерть её отложена на завтра...
Лямбдадельту она встречает у порога, когда девчонка бросается ей в объятья - просит ласки, ластится, как игривый котёнок. А синеглазая ведьма сдержанно касается её подбородка, щекоча там и там же целуя - подруге этого хватит.
- Всё в порядке, Бернкастель?
Слабый кивок головы, пока приходится терпеть прикосновения самого родного и самого ненавистного человека.
- Уверена, что не хочешь начать новую партию?
В ответ на это белокурая ведьма остаётся одна посреди тёмного коридора и истерит там, прямо напротив любовно отмытого зеркала - ребёнок в костюме на Хэллоуин, которого наказали в ночь праздника и не отпустили за сладостями. Она знает, что в этом доме происходит, и что творится, стоит ей уйти. А ещё она знает про величайшее чудо, что готовит ведьма, уготованная ей в мужья самим адом.
И эта ведьма обладает потрясающей породистой мебелью. А породистых щенков надо воспитывать с болью.
Дрессировка назначена на завтра.

Воспитание Эрики начинается красиво - лепестки растерзанных роз, не успевшие оборваться, взметаются вверх и падают на её лицо, щекоча и лаская мимолётными поцелуями. Изощрённая пытка Эрики начинается с удара, когда она падает на останки роз, как в сказке про соловья, который своей кровью и песней создал самую красивую красную розу. Никогда руки хозяйки не притронутся к ней, даже чтоб ударить. Эрика не просит этого. Эрика знает своё место.
И в саду, который загублен ветром, через час вместо крови будет земля, через два на ней вырастут цветы, а на третий час из бутона засохшей розы снова появится фигура в платье, чтоб сжать в кулаках синюю косу - синюю, как две помойные ямы глаз её хозяйки.
Где-то там, в коридорах, спит уставшая белокурая ведьма, щекой пристроившись на сложенных руках. Где-то там, в комнате с фальшивыми витражами и фальшивой нежностью на кровати, гордо стоит истерзанное отражение-оригинал, которому нельзя смотреть в глаза. И клёкотом крови в горле отзывается её имя, то, что умирает на "Рика".
На взмах огромной косы, оружия самой правды - только надменная улыбка и закрытые глаза, уставшие от лицезрения собственной истерики. На тихий свист из рассечённого горла и тёплую кровь, смывающую горе и стресс с тела - ещё одно признание, но не любви по принуждению, а самой нежной и искренней ненависти.
Отражение с синей косой успевает дойти до беспомощно заснувшей красноглазой ведьмы и оставить у неё на коленях лучший подарок на так и не наступивший Хэллоуин, бережно уложив его так, чтобы не капала кровь из ровно перерезанного горла. А перед любовно вымытым зеркалом Эрика с глазами Фредерики наблюдает, как уходит в небытие самая породистая мебель на свете...